Два веса, две мерки [Due pesi due misure] - Лев Вершинин

Проходит полчаса, багажа нет как нет. Даже «индусы» багровеют от нетерпения. Проходит час. Представители компании говорят: после посадки самолета они не имеют к нему никакого отношения. Советуют обратиться в другое окошко. Там советуют подойти к окну номер четыре, то есть обратно в авиакомпанию. Оттуда направляют в какой-то офис. В офисе объясняют: самолет вышел из графика, а у грузчиков обеденный перерыв. Один из пассажиров, которого того и гляди хватит удар, орет, что если ему не позволят выгрузить свой багаж, то он будет считать это нарушением прав человека. Ему отвечают, что он волен считать все что угодно, но что только сумасшедший может разрешить ему выйти на летное поле для выгрузки багажа. Впрочем, обратитесь к сержанту полиции.

Гурьбой направляемся к стражу общественного порядка. Это человек лет пятидесяти, высокого роста, с лицом, усталым от жалоб и заявлений об угоне машин. В ответ он может нам сказать: а) это не его дело; б) обратитесь в окно номер четыре или девять или в офис в конце зала; в) его уволят, если он даст разрешение пассажирам выгружать багаж из самолета.

Вместо этого он спрашивает, сколько нас и все ли в состоянии пройти полкилометра с чемоданом в руках. Затем идет к человеку в защитной форме и с автоматом в руках, охраняющему выход на поле, и что-то ему говорит. Тот отрицательно мотает головой. Полицейский долго его уговаривает, и постовой наконец пожимает плечами. Тогда сержант оборачивается к нам, знаком приглашает следовать за собой, просит не разбредаться по полю и ведет нас к самолету. Тут нас встречают люди в белых спецовках, которые отказываются взять на себя ответственность за вскрытие багажника.

Ответственность сержант берет на себя. На карачках лезем в багажник и выгружаем чемоданы. Уныния как не бывало, все полны энтузиазма: утренние безобразия и тяготы разгрузки — ничто по сравнению с пятью минутами, в течение которых удалось найти человека, взявшего на себя ответственность.

Когда я вспоминаю о государственных учреждениях, передо мной возникают миллионы лиц, только и способных на то, чтобы кивком отослать меня к соседнему окошку, после того как я час простоял в очереди. Тем, что наша страна при самом строгом соблюдении всех необходимых порядков до сих пор окончательно не развалилась, она обязана неизвестным молодцам, которые уступают непростительной слабости нарушать инструкцию, когда справедливость кажется им важнее служебных требований. Дорогой сержант, если вас узнают, несмотря на общий характер моего описания, сообщите мне об этом.

Сосед по площадке

Во времена, когда похищают людей, ограбление квартиры никого не удивит. Особенно летом, когда воры, названивая по телефону или заглянув в почтовый ящик, который ломится от писем и газет, легко устанавливают, что квартира пуста, и взламывают дверь (со всеми ее сакраментальными запорами), словно речь идет о банке с кока-колой.

Удивляет другое — спокойствие и комфорт, с какими ныне осуществляются подобные операции. Свидетельства пострадавших единодушны: воры работали в свое удовольствие — крушили молотками шкафы, ничуть не беспокоясь о шуме, обыскивали квартиру сантиметр за сантиметром, а потом, прежде чем вытащить картины, меха и драгоценности (тоже, видать, со всеми удобствами, ибо спускались они на лифте, где остались осколки разбитой статуэтки из Каподимонте), выпили виски и даже смололи себе кофе в электрической кофемолке.

Уголовник-ретроград, не желающий заниматься похищением людей и разбоем средь бела дня, а довольствующийся кражей со взломом, психологически тоже перековался, поняв, что может воспользоваться атмосферой страха, который нагнали его коллеги. Он заметил, что страх сделал людей безразличными к судьбе ближнего. Циничное поведение ньюйоркцев, которые обходили стороной корчившегося на тротуаре с ножом в спине, еще несколько лет назад вызывало у нас ужас, а теперь мы тоже научились беззаботно или в лучшем случае с некоторым опасением взирать, как на наших глазах выхватывают у женщин сумки, как кого-то избивают, превращая в кровавое месиво. Единственное, на что способна толпа, — это попытаться расправиться с преступником, когда он уже в наручниках.

Так что, даже не читая очерки Конрада Лоренца о «смертных грехах» западной цивилизации: вымирании чувства солидарности, росте безразличия, — домушник, стремящийся к бескровной добыче, знает, что он может рассчитывать на безучастность соседей, чьи интересы непосредственно не затронуты.

Когда-то обчистить пустую квартиру было труднее: жильцы дома здоровались, знали друг друга в лицо — это был какой-то коллектив. Если кого-то ночью будил подозрительный шум, доносившийся с верхнего или нижнего этажа, то проснувшийся распахивал окна, кричал караул, звонил в полицию.

Сейчас же человеку нет дела до того, что творится за стенами его квартиры. Услышь он ночью подозрительный шум по соседству, только глубже зароется в подушки: плевать на то, что кому-то рядом приходится худо. У кого не опустятся руки при одной мысли о том, что поднявшему тревогу или позвонившему в полицию не избежать «причастности» к темному делу.

Водитель, поддающий газу при виде пешехода, сбитого на дороге, — это все тот же жилец большого дома, который не только не вызовет полицию, но и пальцем не пошевельнет, услыхав, что в квартире этажом ниже молотком разбивают шкаф. Если у него есть еще хоть капля совести, он постарается убедить себя, что это, должно быть, вернулись соседи и затеяли ночью перестановку. Требовать от такого человека выяснения подозрительных обстоятельств было бы слишком. Как-никак, он отец семейства, а не какой-нибудь мученик из Бельфьоре.[24]

Так что домушники теперь не шарят лихорадочно по дому, а спокойно сортируют добычу, забирают самое лучшее и отвергают разное барахло. Они спокойно включают свет, потому что с карманным фонариком многого не увидишь, а если не находят ничего стоящего, то вымещают злость на всем, что попадет под руку. Грабителей с черным носком на лице, по-кошачьи ступающих по полу, теперь днем с огнем не найдешь, разве что в старых фильмах с участием Кэри Гранта. Нынче, наоборот, лучше всем дать знать о своем присутствии, меньше неприятностей: если ты вышел подышать воздухом, дыши и не суйся не в свое дело.

Полиция прибывает на место происшествия, словно на Аспромонте: никто ничего не слышал. Даже уборщица и та с утра не заметила, что дверь сорвана с петель и просто приставлена к стенке.

Ограбление квартир не сулит такого навара, как взятие заложников, но зато и не ведет к сердечным приступам или ненужным стрессам, а если к тому же холодильник не разморожен, то, потрудившись на славу, можно и подзакусить. Приятно посидеть в уютной квартирке, которую предстоит ограбить. Ничье отсутствие не может быть столь явным, как присутствие ближайшего соседа. Взаимопонимание, чувство локтя между соседями вновь проявляются только в сентябре — с началом чемпионата по футболу.

Телеграмма

С момента кражи прошло больше месяца, и я потерял всякую надежду. Ворюга, разбивший мне ветровик и похитивший портмоне, имел массу возможностей вернуть мне все, что, по моим понятиям, не представляло для него интереса. Я готов был поклясться, что он так и сделает. Не верю в прирожденную испорченность: даже самый закоренелый преступник сбрасывает скорость на автостраде, чтобы дать старой ласточке с заторможенными рефлексами взлететь над капотом мчащейся машины.

Что кроме денег, есть в бумажнике у мужчины? Я не рассчитывал, что мне вернут зажигалку, брелок от ключей или даже удостоверение личности — в конце концов, можно получить дубликат. Но все остальные бесценные реликвии, с которыми я никогда не расставался, мне страшно нужны: старые потертые фотографии, пожухлая от времени поздравительная телеграмма, нашедшая меня на краю света, когда я был одинок как собака, не имеющая никакой ценности трубка — с нею связано было столько памятных лет и событий, — пакетик с какой-то индийской солью, что приносит счастье родившимся под знаком Рыб, образок, сунутый матерью в карман сыну, часто летающему на самолетах. Даже ко всему равнодушные люди сохраняют какие-то остатки веры и предрассудков!..

К тому же в бумажнике была записная книжка. У воров наверняка есть свои записные книжки. И если они когда-либо ее теряли, то должны же понимать, что значит остаться без записной книжки. Часть записей можно с грехом пополам восстановить, но ведь есть и невосстановимые. Это и давнее знакомство, от которого ничего не осталось, кроме номера телефона, и возможность подработать, зафиксированная на визитной карточке, словом, куча лиц и вещей, которые, не будь у тебя соответствующей записи, навсегда канут в Лету.

Что делать человеку без записной книжки? Разве что дать объявление в газету: не пишу, мол, не звоню, не отвечаю, потому что обобран до нитки, память моя на мели, энцефалограмма — на нуле.